Дарья донцова о своей болезни раке

— Больше всего людей на планете умирает от сердечно-сосудистых заболеваний. Есть и другие опасные болезни. Но только над раком висит этакий рок, фатальность: мол, если заболел — это конец. Ты не жилец!

Махсон: — Такое распространенное мнение — ошибка. Действительно, в настоящее время смертность от злокачественных опухолей стоит на втором месте. Если обратиться к статистике, чуть больше полумиллиона человек в России ежегодно заболевают раком, и порядка 290 тысяч каждый год от злокачественных опухолей умирают. Это в десятки раз больше, чем, скажем, смерть от автомобильных травм. Но сейчас благодаря успехам медицины рак перестал быть фатальным заболеванием. Во многом исцеление зависит от стадии болезни. Почти любая опухоль, если выявляется на ранней стадии, то 90-91, до 98% мы можем вылечить.

Возьмем рак молочной железы. Когда опухоль меньше сантиметра, то до 98% вылечиваем. Если вторая стадия, то будет 70%, может, чуть больше. Третья – хорошо, если 50%. Но тут уже совсем другие затраты и время лечения. А четвертая – 18% исцеления. Поэтому основное – выявить рак на ранних стадиях. А это зависит только от людей.

После 45 лет раз в два года в Москве каждая женщина может сделать маммографию, которая позволяет выявить опухоль на ранней стадии. Выявили – достаточно небольшой операции, и 91% поправился, добавили лекарственное лечение, и там до 95-98% мы можем вылечить. Правда, при раке поджелудочной железы более худшие результаты, но зато он и встречается значительно реже.

В чем проблема фатальности? Если человек умирает от рака, то все знают причину.

— Те же СМИ добавят- «умер от неизлечимой болезни».

— А вот тех, кого мы вылечили от рака, практически никто не знает. Потому что человек, заболев злокачественной опухолью, об этом не распространяется. Что происходит за границей? Даже известные люди, политики, артисты признаются: да, у меня был рак, я лечился. И когда окружающие видят, что он живет, активно работает 5-10 лет, совсем другая атмосфера.

— Де Ниро делали операцию на простате, Бушу-младшему удаляли опухоль на лице.

— Я был в Японии, там общество создано по раннему выявлению рака. Врач говорит: у меня 10 лет назад выявили опухоль желудка, ее удалили, я работаю. И там никто этого не скрывает. Поэтому нет такой фатальности, как у нас.

— Писательница Дарья Донцова — Ваша пациентка, Анатолий Нахимович?

— Наша. Начала лечиться в 89-м. Я тогда еще заведовал отделением в 62-ой больнице. В нашем отделении она лежала. 23 года прошло!

— И Донцова не скрывала, что перенесла онкологию. Как и Кобзон. Весной 2004 года певец признался «Комсомольской правде»: «Опухоль была злокачественной, но теперь я здоров!». Эту фразу мы тогда вынесли на обложку.. В интервью Иосиф Давыдович подробно рассказывал мне о своей болезни, как с ней боролся.

— Много таких! Есть больной, которого еще мой отец оперировал в 1976 году. У него была саркома бедренной кости. Ногу пациенту сохранили, он ходит. Давно живет в Греции, но периодически приезжает к нам показаться, провериться. К сожалению, о таких исцеленных долгожителях мало кто знает. Отсюда повторяю, фатальность диагноза – рак.

— Вот и звучит он как приговор.

— Вторая распространенная ошибка в народе: врачи обнаружили у пациента опухоль, предлагают лечение, а он отказывается. Предпочитает ходить к целителю. Год-полтора ходит. Опухоль развивается до 4 стадии. Он возвращается к врачу. Но часто медицина в таких запущенных случаях уже бессильна.

— Это трагедия популярного артиста Яна Арлазорова. Боялся категорически идти к врачу, предпочел целителя, голодание. Хотя тот же Кобзон уговаривал обратиться к официальной медицине. Когда Арлазоров решился, было поздно.

— И таких печальных примеров я могу привести много. Понимаете, в чем дело? Со злокачественной опухолью можно ничего не делать и прожить 2-3 года. Вот целители этим и пользуются. Говорят родственникам – «Но я же продержал больного целых 1.5 года!». На самом деле они просто переводят первую стадию в третью или четвертую. Лишив больного шанса на спасение. Как это случилось с Яном Арлазоровым. А если человек пришел с самого начала в больницу, то достаточно бывает простого лечения, чтобы он потом поправился и был здоров.

— Поэтому надо идти к врачу!

— Надо идти, делать профосмотры. И если у тебя выявили опухоль, не нужно надеяться на целителей. Я не видел ни одного реального целителя, который бы помог нашим больным. Хотя и не отрицаю, что они могут быть. Но, к сожалению, большинство — это шарлатаны, которые стригут на беде большие деньги.

— Вы недавно стали главным онкологом столицы…

— Полгода назад.

— И уже начали резкую реорганизацию онкологической службы Москвы. Ходят слухи, даже панические. Что происходит на самом деле?

— В СССР еще в 1946 году была создана самая эффективная система лечения и наблюдения онкологических заболеваний. Диспансер. Когда больной обследуется и стационарно лечится в одном учреждении. Выявили опухоль, потом отлечили. Если нужно, он продолжает амбулаторное лечение в этом же диспансере. Появляются проблемы — его кладут в стационар. И в России эта система действует везде, кроме Москвы. А почему? Потому что нет такого диспансера, который бы мог обеспечить лечение в мегаполисе, где 12 миллионов жителей. Не может принять всех и наша специализированная больница №62, созданная в 1959-м. Поэтому сложилась такая безумная система: 21 онкологическое отделение в поликлиниках столицы, где нет современного оборудования, возможностей для лечения. Первый этап реорганизации системы — соединение 2-го диспансера с 62-й больницей. Это почти 2 миллиона жителей, 2 округа – Северный и Северо-Западный. Сейчас этот диспансер стал поликлиническим отделением 62-й больницы. Поймите, нельзя сделать квалифицированное учреждение из диспансера, где нет практически ничего современного. Нет компьютерного томографа, нормального рентгена, оборудования и т.д.

— И прикрепленные сюда пациенты вынуждены сами искать, где в Москве сделать ту же компьютерную томографию и прочие анализы.

— Нет электронной истории болезни! Вот мы пришли и столкнулись с тем, что не можем получить точных данных, сколько же больных получают химиотерапию, с какими стадиями, ничего непонятно. Сейчас одновременно идет реорганизация диспансера, идет его оснащение. Сейчас это поликлиническое отделение 62-й больницы. В марте-апреле должен быть туда поставлен компьютерный томограф, современные ультразвуковые аппараты, сделаем дневные стационары урологии, химиотерапии, стационар заболеваний головы-шеи. Много чего еще задумано. Я думаю, что к концу года мы с этим справимся. В результате что должно получиться? Больной приходит сюда, полностью здесь обследуется за 7-10 дней. Когда будет понятно, как его лечить, пациент автоматически ставится на очередь в 62-ю клинику. Пришел, мы его лечим, оперируем, делаем необходимые процедуры. Назначаем лечение, лекарства в поликлинике (бывшем 2-м диспансере). Проходит там же диспансерное наблюдение. Какие-то проблемы возникли — он должен прийти в 62-ю больницу. И теперь есть человек, который отвечает за обследование, диспансерное наблюдение и лечение больных как минимум в двух округах Москвы. Это почти 2 миллиона жителей. Это главный врач 62-й больницы.

— То есть, вы, доктор Махсон?

— Да. Такие же подразделения мы создадим во всех других округах столицы. Оснащены они будут по одному типу.

— И курировать все будет тот же самый доктор Махсон, уже в качестве главного онколога столицы?

— Совершенно верно. Это была инициатива нового руководителя Департамента здравоохранения Москвы Печатникова Леонида Михайловича. Он правильно сказал, не может поликлиника существовать отдельно от стационара, они должны быть объединены. Потому что одна цель – поставить диагноз, вылечить, потом амбулаторно лечить. И в результате должна быть единая электронная база и регистр. И все эти базы должны передавать данные в этот регистр единообразно. Тогда мы будем знать, сколько у нас больных, какие у них стадии, какие нужны лекарства. Можно будет нормально планировать закупки лекарств для онкологических больных Москвы.

— Сейчас проблема лекарств стоит очень остро!

— Попробуем ее решить. Главное, чтобы всю необходимую помощь онкобольной получал в одном месте! Моя задача, я считаю, как главного онколога сделать так, чтобы в каждом округе столицы онкоцентр был одинаков по оборудованию, квалификации врачей и персонала, отношению к больным. Потому что сейчас многие хотят в 62-ю. Но не можем мы всю Москву взять! Эта задача значительно сложнее. Потому что многие учреждения находятся в тяжелом состоянии, в отличие от нас. Но сейчас выделены очень большие деньги, руководство департамента, можно сказать, повернулось лицом к онкологии. Я не обещаю, что это будет за год, но, думаю, за 2-3 года мы должны справиться, чтобы выровнять уровень онкологической помощи в Москве, всех одинаково оснастить.

— Да, нелегкие задачи перед вами стоят.

— Нелегкие. Но возможности появились. Я в 62-ю онкологическую больницу пришел в 72-м году, с 90-го года я тут главный врач. И таких финансовых вливаний, таких возможностей по оснащению, по ремонту за все эти 40 лет не было. Я не скажу, что нет проблем, но таких возможностей для поднятия онкологической службы города еще не было. Благодаря, естественно, новому мэру, новому руководителю департамента все изменилось. Например, у нас проблема была с радиологической службой. Я писал годами, что нам нужно менять технику. За этот год получаем три линейных ускорителя, три гамма-аппарата, много другой современной аппаратуры. Это всё дорогостоящая техника. И за этот год будет переоснащаться вся радиологическая служба города. Этого не делалось многие годы. У нас до сих пор аппараты 90-го года есть, 89-го. Они не служат столько, а мы работаем на такой технике. Вот сейчас все будет меняться. Так что мы смотрим с оптимизмом в будущее московской онкологии.

— Анатолий Нахимович, пресса обычно вспоминает про онкологов к 4 февраля, Международному дню борьбы с раком. А давайте проведем «Прямую линию» с читателями «Комсомолки», радиослушателями нашими, телезрителями. Видите, у нас в «Комсомольской правде» тоже возможности расширяются! Наверняка вопросов к вам будет много. И не только от москвичей.

— Я готов. Это очень важно — с помощью «Комсомолки» довести до людей, что, во-первых, рак это не безнадежно, во-вторых, очень важно придти к врачу вовремя и, в-третьих, не надо ходить к знахарям. Потому что вы потратите деньги и упустите время. Поговорим конкретно и про модернизацию онкологической службы в Москве.

Дарью Донцову давно называют «лекарством от депрессии». Автор «иронических детективов» и обладательница забавных мопсов начала писать романы в реанимации онкологического отделения, с диагнозом «рак молочной железы» в опасной стадии. Сегодня она так же самоотверженно борется с канцерофобией, прижившейся в нашем обществе со времён советской медицины, для этого ведёт программу на телевидении и предлагает всем вернуться к изучению Закона Божия со школьной скамьи. Как победить ужас перед словом «рак», почему одни врачи могут ошибаться, а другие сегодня творят чудеса, а также о чём на самом деле её детские книжки с главными героями – собачками – Донцова рассказала в интервью Царьграду.

Царьград: Дарья, на днях Вы сказали, что хорошо бы вернуть в наши школы такой предмет, как Закон Божий. Как эту идею сегодня можно реализовать?

Дарья Донцова: Меня не очень правильно процитировали. Я говорила о другом. Я говорила о том, что без знания Закона Божия человека в его дальнейшей жизни ждёт тяжёлая судьба. Вот это всё, что у меня депрессия, плохое настроение, меня ничего не радует, – это откуда всё берётся? Сейчас объясню.

В жизни есть законы какие-то. Вы будете прыгать с 15-го этажа и проверять, разобьётесь или нет? Вам не придёт это в голову. Это закон всемирного тяготения. И цианистый калий никто не выпьет. Так же чтят и Уголовный кодекс: кто-то побоится украсть, потому что его посадят. Ну ладно, Уголовный кодекс можно обойти. А законы природы обойти нельзя.

Но мало кто задумывается о том, что существуют и духовные законы. И нарушение этих духовных законов влияет на всю земную жизнь. Причём очень быстро, почти мгновенно. И эти законы нужно соблюдать. Руку в огонь ты не сунешь, но зато радостно посплетничать по поводу кого-то. Незнание этих законов, невыполнение их и приводит к депрессии, к плохому настроению, к ощущению, что ты ничего не сделал, ничего не можешь. К старости это всё накапливается и выливается в очень неприятную вещь. Это одна сторона.

Вторая сторона – я хорошо помню, как меня, девочку, совершенно не воцерковлённую (у меня родители были члены партии), привели в Третьяковскую галерею, вместе со школой. И вот стою я перед картиной «Явление Христа народу», огромное это полотно… Ничего не понимаю. И, наивная пионерка, спрашиваю у классной руководительницы: «А это вообще кто и зачем он пришёл?» А учительница, как-то отводя глаза в сторону, говорит: «Ну, собственно говоря, какая разница, мы будем смотреть на другую картину». Понимаете, да? То есть если ты чего-то не знаешь – для тебя пропадает огромный пласт культуры. Ты не понимаешь картины, не понимаешь литературу, не понимаешь музыку. Как ты будешь читать Достоевского? Нет, что-то ты там поймёшь, но как в мороженом – верхушку слижешь, а внутренность до тебя не дойдёт.

Фото: Natalia Shakhanova/Globallookpress

Поэтому Закон Божий, эти как бы «начатки» – они обязательно должны быть где-то внутри посеяны. Почему в школе? Потому что ребенок – как губка. Он впитывает в себя массу информации. Но лет в 13, в 14, в 15 ребёнок, который регулярно ходил в храм, вдруг перестаёт туда ходить. Очень часто. Такой, знаете, протест. «Я не пойду, вы мне все надоели. Вы ничего не знаете. Я всё знаю сам». Как правило, эти дети к 30 годам возвращаются назад. Потому что то, что посеяно, потом обязательно каким-то образом взрастёт. То есть если вы даёте детям объяснения какие-то, если вы пытаетесь привлечь их к вере, то тем самым вы готовите им спокойствие в их старости, понимаете? Но как-то это мало лежит сейчас в голове у человека. Накормить, одеть, обуть, дать образование светское… И вообще, мы очень заботимся о теле, здоровом образе жизни…

Мы очень хорошо думаем над тем, что мы глотаем. Но есть же душа. Верите вы в это, не верите – она существует, помимо вашей веры. И душу тоже надо чем-то кормить. Очень примитивное такое объяснение, конечно.

Ц.: В школе сегодня преподают основы религиозной культуры, но только в младших классах…

Д. Д.: Я понимаю проблему. Страна огромная. Много конфессий. Есть дети-мусульмане, есть дети-католики, буддисты. Но Россия в массе своей всегда была православной страной. Не мне решать и не мне думать, каким образом всё это доносить. Возможно, сделать какой-то факультатив, семинар, внеклассные занятия и попытаться заинтересовать детей. Если ребёнок, который растёт в мусульманской семье, узнает Библию, он не отойдёт от своего учения, но он поймёт, как много у нас общего и что нужно уважать чужую религию и чужие взгляды. Если это будет с детства, то, возможно, мы избежим каких-то больших неприятностей в дальнейшем.

Ц.: Ещё очень интересный вопрос. Кто будет преподавать Закон Божий? Вы бы согласились прийти в школу?

Д. Д.: У меня нет для этого должного образования, нет морального права всё это преподавать, потому что я сама очень мало знаю. Муж мой был одним из тех учёных, которые добивались того, чтобы в России в университетах появился предмет «теология». Раньше это преподавалось в семинариях, в духовных училищах. Чтобы люди, которые не могут стать священниками, вернее, не чувствуют в себе этих сил, чтобы и они имели возможность изучать теологию и преподавать её. И сейчас я знаю, что набираются первые курсы… Может быть, из этих студентов смогут получиться преподаватели (Закона Божьего). Либо батюшки, которые могут достаточно хорошо и спокойно это объяснить. Есть батюшки, которые прекрасно общаются с детьми.

Фото: Natalia Shakhanova/Globallookpress

Ц.: В ваших романах Вы какие-то христианские идеи закладываете?

Д. Д.: Христианские ценности… Этих книг восемь штук. Это сказки о такой стране – Прекрасной долине, где живут наши собаки и кошки, которые от нас уходят, когда закончилась их земная жизнь. Они продолжают жить в этой Прекрасной долине. Там у них разные приключения и всё такое прочее. Ни слова о православии. Ни одного. Но все батюшки разобрали их у меня в воскресные школы. Допустим, смотрите – «Дорога из мармелада». Здесь есть зло. Оно живёт в страшном, противном, гадком, ужасном доме. И никто к нему сам добровольно не пойдёт. Кто пойдёт в грязь жить – никто. Зло не может сделать свой дом прекрасным. Но оно может сделать сладкой дорогу к этому дому. И туда ведёт дорога из мармелада, из настоящего. Вот собачка Мафи держит в руке мармеладку. И собачки идут по этой дороге, едят мармеладки. Им по дороге попадается магазин. А эта собачка – она всю жизнь мечтала о платье в горошек. Она видит это платье. Его можно взять бесплатно, но с одним условием – побить продавца. Как это – бить продавца? Но платье-то хочется. И она его побила. Так еле-еле лапкой. Пошла дальше. На дороге ещё магазин – а там туфли к этому платью. Она уже побила посильнее, и уже недолго думала. А потом – сумочка в третьем магазине. Она вошла и, без всяких разговоров и извинений, сразу побила продавца. То есть уже привычка к злу. Ни слова про православие нет. Тут одна простая мысль: там, где есть любовь, – там не живёт зло.

Ц.: Вам хочется практически реализовать идею о факультативных занятиях по изучению Закона Божьего? Что нужно для этого сделать?

Д. Д.: Это вопрос не ко мне. Это вопрос к разным министерствам. К Богу-то на верёвке не тянут. Это бесполезно. Я объясняю женщинам, чаще всего женщинам, которые плачутся мне в «Инстаграм», что сын не ходит в храм… «Я ему говорю-говорю, пойдём-пойдём, пойдём-пойдём, а он не идёт». И не пойдёт. Потому что не тянут силой. Можно только молиться за этого человека. Если ты хочешь, чтобы твои родственники пошли в храм, – ты живи так, чтобы они, глядя на тебя, пришли в храм. Чтобы они увидели, что ты радостная, добрая. Что у тебя всё хорошо, что тебя жизненные неприятности не пригибают к земле. Около тебя хорошо, приятно и тепло. Они посмотрят – и тоже попытаются пойти в храм. Только так. А как иначе? Заставлять? Только поругаешься.

Ц.: Дарья, Вы так удивительно рассказываете о том, как бороться с раком. И, наверное, даже можно Вас сегодня считать главным борцом с канцерофобией. Всё-таки нужно заболевшим говорить, что у них рак на ранней стадии, или не нужно?

Д. Д.: Мы получили канцерофобию в этой стране из-за позиции советской медицины, которая считала, совершенно искренне желая помочь человеку, что люди слабы, люди испугаются. Поэтому первая это или вторая стадия – не говорилось. Человеку сообщали: у вас липома, у вас фиброаденома. То есть хорошая, положительная опухоль. Вырежем и забудем. Человек отправлялся в онкологическое отделение, пугался вывески. Ему говорили: у вас же опухоль, а где же её еще удалять? Не в гинекологии же, правда? Человеку всё это удаляли. Выдавали конверт, такой большой, запечатанный, и говорили: несите в поликлинику, не открывайте. Некоторые не открывали. Другие открывали, и читали: резекция по Пейти. Вы знаете, что это такое? Люди тоже не знали. Но сейчас мы можем полезть в интернет, а тогда нет. «А что это вы мне капать собрались в течение полугода?» – «Ой, ну, это антибиотики…» То есть по полной программе больного успокаивали. Не говорили родственникам. И жили потом люди себе дальше, не зная, что у них была онкология.

Д. Донцова, 2007 год. Фото: Daniil Ivanov/Globallookpress

А вот «приезжайте в больницу, у вашего родственника рак, прощайтесь» говорили, когда уже понимали, что терминальная стадия. И всё. И у людей закрепилось в голове, что если рак, то прощайтесь.

Европа и Америка так никогда не жили. Они всегда говорили: «У вас первая стадия, это прекрасно лечится». Даже в те далекие годы прекрасно лечилось. «Мы вас вылечим, сделаем операцию, вы будете жить». Нет, люди там тоже боятся заболеть. Но нет ужаса, страха, катастрофы и паники, которые я получаю в «Инстаграм» от тех, кто заболел. Есть люди, которым не надо говорить. Испугаются так, что… А потом важно, как это врач сказал. В какой форме он это преподнёс, как объяснил. К сожалению, время, которое отпущено врачу на приём больного, не позволяет ему детально проговорить всё, что надо. Хотя я знаю врачей, которые, забыв про все регламенты, беседуют со своими больными. Но у врачей тоже бывает профессиональное выгорание, они устают. Надоедают им эти больные, с их жалобами.

Ц.: Канцерофобия сейчас тоже не на пустом месте. Потому что буквально из каждого утюга постоянно звучит: там канцерогены, здесь канцерогены, тут кто-то заболел, там таблетка от рака…

Д. Д: Нет, единой таблетки от рака не существует. И я, пользуясь моментом, хочу сказать, что, пожалуйста, Бога ради, не надо бегать по хилерам, экстрасенсам и разным бабкам, которые якобы творят чудеса. Не творят бабушки чудеса. Не дано им это. Поэтому в случае, если у вас рак, это только хирург, химиотерапия, лучевая терапия и разные лекарства.

И медицина сейчас творит чудеса. В 62-й больнице, например. Кстати, у Блохина – не менее гениальный заведующий отделением сидит. У него в ремиссии человек с метастазами в головной мозг и в другие органы был. Ушли метастазы! Убраны химиотерапией. Сейчас в распоряжении онкологов огромные мощности. Главное – просто не падать духом и искать врача. Ехать, брать направления в большие институты. И на местах, я знаю, прекрасно оперируют, прекрасные врачи. в Барнауле центр «Надежда». В Обнинске, под Москвой. Я знаю и на периферии очень многие больницы, где отлично работают врачи. И хирурги замечательные, и химию прекрасную делают. Но врачи бывают разные. И в Москве можно налететь на не очень хорошего человека.

Фото: Natalia Shakhanova/Globallookpress

Ц.: Из Вашего личного опыта получается, что слово Вас спасло, в какой-то степени. Вы начали писать и вылечились?

Д. Д.: Нет, меня спас Игорь Анатольевич Грошев и коллектив 62-й больницы, которому посвящена моя книга «Я очень хочу жить». Теперь я, конечно, понимаю, что меня Господь спас. Но это я понимаю только сейчас. Господь руководит руками хирурга. Господь помогает людям руками других людей. Я программу веду на телевидении, там батюшки всегда говорят, что лечиться – это не грех. Болезнь вам послана не для того, чтобы вы терпели, страдали, через муки прошли и умерли. Нет.

Ц.: То есть Вы осознали, что такие испытания даются для того, чтобы ты стал другим, изменился?

Д. Д. Ну конечно. Если сейчас говорить с точки зрения женщины, которая пытается верить в Господа, то Господь посылает испытание для того, чтобы человек стал лучше. Когда человеку хорошо – он очень мало задумывается. О смерти он не думает, гонит от себя эту мысль. Он никогда не задумывается над тем, хорошо ли он живёт. Ему это в голову не приходит. Ему и так хорошо. Понимаете, в чём дело. А вот если у человека случается какая-то беда, какая-то неприятность…

Есть хорошие стихи православной поэтессы: «Никто не смеётся над Богом в больнице». Тут самые отъявленные атеисты, в момент, когда случается какая-то серьёзная болезнь… Во всяком случае, сколько бы я ни беседовала с людьми в очень серьёзных стадиях, которым требовалось моё утешение, – были среди них люди, которые конкретно не верили в Господа и не хотели этого делать, но после понимания, что вот-вот может быть, у них менялось сознание.

Знаете, был очень интересный момент. Я пришла к одному очень богатому человеку клянчить деньги для Марфо-Мариинской обители. Вся благотворительность – она же идёт, как вы догадываетесь, на милосердные взносы. Вот я пришла. Клянчила-клянчила… И он мне спокойно сказал, что ни во что не верит, что всё это глупости. Что-то мне так обидно стало…

Я иду через его красивый огромный кабинет, с роскошной мебелью, и думаю: «Ну, дяденька, у тебя столько денег, что ж ты пожалел-то на садик детям?» – прямо сейчас заплачу. И так что-то меня обозлило (это редко со мной бывает), я к нему повернулась и говорю: «Хорошо, вам никто не доказал, что Господь есть, стопроцентно, да?» Он говорит: «Да». – «Вам кто-нибудь доказал, что его нет, стопроцентно?» Он молчит. Говорю: «Хорошо, я-то уйду. Но если вдруг вы умрёте, но за пару секунд до этого поймёте, как надо было жить на земле, будет поздно. Потому что за вас даже молиться никто не станет, потому что нет вокруг вас таких людей. Что вы будете делать?» Выскакиваю в прихожую. Он бежит за мной и говорит: «Я дам вам денег». Это был момент победы.

Фото: Komsomolskaya Pravda/Globallookpress

Ц.: Ещё такая тема. Первый Ваш доктор, к которому Вы обратились, оказался же в каком-то смысле авантюристом, шарлатаном. Он начал Вас, грубо говоря, разводить на деньги.

Д. Д.: Да, бывают такие доктора. Поэтому я всегда говорю теперь тем, кто заболел: если вам сказали, что вам жить осталось две недели, вспомните меня. Можно уйти тихо. А можно сказать этому доктору: «Кому сколько жить – решает только Господь. Спасибо вам за консультацию». И идти искать второе мнение.

Есть очень хороший анекдот. Когда заболевает русский человек, он берёт бутылочку и, значит, приникает к ней, чтобы стресс снять. Когда врач говорит американцу, что ему скоро умереть, – он пишет завещание. Француз, соответственно, заводит любовницу. А что делает немец? Немец идёт к другому врачу. Вот, пожалуйста, ведите себя как немцы. Идите к другому врачу. Выслушайте второе мнение.

Не ходите по десяти докторам, вы наслушаетесь всего разного. Но второе мнение – оно определённо необходимо. И если вам все сказали, что это плохо, – всё равно ищите кого-то, кто может рискнуть и сделать вам операцию. И я знаю такие случаи. У меня была женщина на программе, 22 года тому назад ей поставили рак прямой кишки, с отказом от операции, и отправили – тогда ещё не было хосписов – в какое-то такое отделение при больнице. Она очень сильная женщина морально, и она сказала: нет, не дамся. Она нашла доктора, который рискнул, сделал ей операцию. Она живёт 22-й год. У неё ничего не болит. Она вышла замуж, родила ребенка. Понимаете, да? Вот, надо быть таким. Рак боится смелых людей. А слабого и трусливого он съедает.

Об этом говорят очень многие хорошие онкологи. О том, что если поставлен диагноз «рак» – меняйтесь. Как меняться – объяснить очень трудно. Женщины понимают это сначала очень прямо. Меняют причёску, макияж, покупают себе новую одежду, ругаются с мужем. Есть такой вариант. Потом начинают понимать, что цвет волос никакого отношения к этой проблеме не имеет, начинают меняться внутренне. А тут уж куда кого заведёт. У меня через один, кто забыли про диагноз, рассказывают о том, что стали помогать людям, организовали сайты, как-то стараются. Ну, хотя бы купи соседке, бедной пенсионерке, батончик хлеба…

Ц.: Спасибо Вам огромное за беседу!