Я медленно умираю от тяжелой болезни

В 2016 году в Калифорнии вступил в силу закон, позволяющий врачам выписывать смертельную дозу лекарства для тяжелобольных пациентов. Семейный доктор Кэтрин Форест рассказала, почему она поддерживает закон об эвтаназии и каково это, помогать смертельно больным людям уйти из жизни.

— Эвтаназия легальна в Калифорнии уже год. Многие мои пациенты ждали этого. Как обычно, я глубоко вдохнула, повернула ручку двери и зашла в палату. Пациент, сжимая руки, с тревогой посмотрел на меня.

— Я надеюсь, вы поможете мне, мой предыдущий доктор просто оставил меня умирать.

Я села, придвинула стул ближе к нему и улыбнулась, пожала ему руку и представилась. Он наклонился вперед, его голос дрожал на каждом слове.

— Мой доктор сказал, что я умираю, мои легкие уже не спасти. Когда я попросил его облегчить мой уход из жизни, он сказал, что определит меня в хоспис, по его словам, другого пути не было.

Он был действительно расстроен. Вспомнил о том, что год назад в Калифорнии был принят закон, позволяющий врачам выписать пациенту смертельную дозу лекарства. На тот момент я ещё не видела его медицинскую карту. Он передал мне все сведения, чтобы мы нашли лечащего врача, способного помочь ему закончить свою жизнь так, как он того хотел. Я не знала, имеет ли он право на подобную помощь, согласно строгим условиям калифорнийского закона. Единственное, что я могла сделать в тот момент, – это пообещать ему свою поддержку.

Я семейный доктор. Я слежу за здоровьем своих пациентов от рождения и до смерти. Моя работа включает уход за новорожденными, помощь в соблюдении здорового образа жизни при диабете, лечение гипертонии, диагностику симптомов зарождающихся болезней и оказание помощи при спортивных травмах. Со своими пациентами мы проводим беседы о здоровье, в том числе в тяжелые периоды их жизни.

Тогда я сказала своему новому пациенту, что рада тому, что он обратился ко мне. Я поддерживаю закон, позволяющий смертельно больным людям самостоятельно принимать решение об окончании жизни, и мы можем обговорить все варианты. Я пообещала ему, что останусь его доктором, несмотря ни на что.

Он попытался глубоко вдохнуть и закашлял.

— Я ветеран Вьетнама, на моих глазах люди погибали от взрывов. Я не боюсь смерти. Я видел её своими глазами.

Он снова поднял глаза, и внезапно из его глаз потекли слезы.

— Простите, это такое облегчение, что вы здесь.

Он всхлипывал еще несколько минут. Я держала его за руку.

— Я не хочу умирать, моя жизнь прекрасна. У меня чудесные дети и друзья, но я просто должен закончить все это. Я едва могу ходить, я вынужден держать баллон с воздухом при себе, чтобы просто дойти до магазина на углу. Я не хочу закончить жизнь, будучи подключенным к аппарату и борющимся за каждый вздох. Я не хочу, чтобы все вокруг видели, как я иссякаю и не могу даже пройтись по комнате.

Этот мужчина сильно страдал, он устал бороться и теперь, зная, что умирает, выбрал скорейшую смерть. Когда я стала доктором, я хорошо знала о подобных способах уйти из жизни, но я не могла себе представить, что буду назначать и пропагандировать эвтаназию.

Страдание имеет много форм. Это я поняла вскоре после смерти моей бабушки, тогда я училась на первом курсе медицинского факультета. Мои бабушка с дедушкой – врачи из Вены, они едва избежали смерти, спасаясь из нацистской Европы, и, как никто другой, знали о ценности жизни и свободы выбора.

Профессор внутренней медицины, моя тогда еще здоровая бабушка, говорила нам, что не хочет оказаться в реанимации к концу жизни. Она сказала, что если бы это было легальным, она бы выбрала достойную смерть, так это тогда называлось. Когда у нее случился инсульт и пневмония, те самые врачи, которых она в свое время обучала, подключили её к дыхательному аппарату, несмотря на ее четкую просьбу. Позже свидетели ее смерти говорили о том, как важно учитывать точку зрения пациента.

Мой дедушка, акушер-гинеколог, поддержал легализацию эвтаназии, когда начал медленно умирать от рака. Я помню наш с ним разговор, в котором он удивлялся тому, как свободно наше общество пользуется лекарствами от боли при родах, несмотря на более высокую смертность детей и матерей при кесаревом сечении, чем, если бы процесс шел естественным путем. Но когда речь заходит о рецепте на смертельную дозу лекарства, которая может облегчить страдания тяжелобольного, мы сопротивляемся.

Спустя годы я провела так много подобных бесед. На медицинском факультете Калифорнийского университета в Сан-Франциско я подолгу разговаривала с молодыми людьми с диагнозом ВИЧ, о том, как они хотят распорядиться своей жизнью в оставшееся у них время. Нередко они просили об эвтаназии, несмотря на то, что это было нелегально.
На протяжении всей моей медицинской карьеры у меня было много пациентов, которые просили ускорить их смерть. Некоторые из них переехали в Орегон на последних месяцах жизни, чтобы воспользоваться преимуществом законов этого штата, большинство не смогли переехать.
Важно знать, что большинство людей, запрашивающих это лекарство, не используют его. Процент тех, кто все же решается на подобный шаг, невелик. Многие люди выбирают другие варианты, которые открывает для них медицина. Например, облегчение симптомов тяжелой болезни или уход за больным в хосписе. Другие просто умирают еще до беседы об эвтаназии с врачом, многие люди слишком поздно узнают о своих смертельных болезнях, чтобы просить о помощи.

Закон об эвтаназии позволяет облегчить смерть, независимо от того, будет ли это рецепт со смертельной дозой или просто диалог между доктором и пациентом. Как было зафиксировано, в течение нескольких десятилетий в штате Орегон, а теперь и в Калифорнии, большинство пациентов испытывают глубокое облегчение из-за простого факта, что они имеют возможность выбирать самостоятельно, это позволяет им морально подготовить себя и свою семью.

Когда я поговорила со своей мамой о конце ее жизни, она поделилась со мной тем, что я слышала от каждого человека, с которым разговаривала: предоставление возможности подобной медицинской помощи для смертельно больных обеспечивает невообразимое спокойствие.
Принять смертельную дозу могут пациенты, которым осталось жить меньше полугода, они должны быть психически здоровы и самостоятельно принимать решения. Следовательно, люди с болезнью Альцгеймера и другими формами слабоумия лишены такой возможности. Я сожалею, что подобные меры недоступны для этих пациентов, но мы должны убедиться, что никого не принуждаем.

Выписать рецепт под силу не каждому врачу. Исходя из своей практики, я знаю, что не все считают себя достаточно компетентными. Например, больницы с религиозным уклоном, скорее всего, ответят отказом. Врачи могут сами решать, станут ли предоставлять подобную услугу.
Вскоре после знакомства с моим вьетнамским пациентом я дала медицинское подтверждение, что ему осталось жить менее шести месяцев. Он ознакомился со всеми остальными требованиями. После двухнедельного ожидания я подписала его повторное прошение, а его лечащий врач подтвердил способность пациента к самостоятельным решениям. Если он решит принять лекарство, то будет обязан заполнить еще один документ, подтверждающий его желание. Тогда и только тогда я назначу смешанный препарат, который погрузит пациента в состояние комы и позволит ему спокойно умереть во сне.

На данный момент мой пациент решил сосредоточиться на паллиативной помощи и хосписе, чтобы иметь возможность наслаждаться своими детьми и приятелями столько, сколько сможет. Пациенты, обращающиеся за подобной медицинской помощью, хотят жить, только не путем страданий. Они почти уверены, что примут лекарство, ускоряющее смерть, когда их страдания перевесят желание жить, но пока с нашей помощью они просто живут жизнью, на которую сейчас способны.