Это не дневник а история болезни морфий

Первая минута: ощущение прикосновения к шее. Это прикосновение становится теплым и расширяется. Во вторую минуту внезапно проходит холодная волна под ложечкой, а вслед за этим начинается необыкновенное прояснение мыслей и взрыв работоспособности. Абсолютно все неприятные ощущения прекращаются. Это высшая точка проявления духовной силы человека. И если бы я не был испорчен медицинским образованием, я бы сказал, что нормально человек может работать только после укола морфия…

Эту восторженную тираду великий писатель и талантливый врач Михаил Булгаков вписал в дневник доктора Полякова — героя своего рассказа «Морфий«.

В достоверности описанных ощущений можно не сомневаться: истории болезней морфинистов — вымышленного Полякова и реального Булгакова — практически совпадают. За исключением финала. Булгакову фантастическим образом удалось победить свою зависимость от морфия. А Полякову — нет.

Несчастный случай

В конце XIX — начале XX века ассортимент лекарств в аптеках был удивительно разнообразен. Открыто без рецепта здесь продавались: камфорная настойка опия, с помощью которой лечили бессонницу и понос; героин в порошке как средство для лечения бронхита, астмы, туберкулеза и депрессий; лауданум — успокаивающее снадобье с высоким процентом опиатов. Его часто давали маленьким детям, чтобы во время отсутствия взрослых они сидели дома тихо, а лучше — спали. Ну и, конечно, белые кристаллы морфия — прекрасного снотворного и обезболивающего.

В середине 20-х годов XX столетия, когда, по статистике, 40% европейских медиков и 10% их жен (что уж говорить о пациентах!) стали морфинистами, на широкое применение белого порошка был наложен запрет. Но тогда, в 1916-м, 25-летний врач Михаил Булгаков прибыл по распределению в глухое село Никольское под Вязьмой без каких-либо серьезных предубеждений насчет рецептурного средства morphini.

Впервые уколоть себе морфий Булгакова вынудил случай. Первая жена Михаила Афанасьевича, Татьяна Лаппа, вспоминала: «Как-то, когда мы жили в Никольском, привезли мальчика, больного дифтеритом. Михаил осмотрел его и решил отсосать трубкой дифтерийные пленки из горла. Ему показалось, что при этом заразная культура попала и ему.

Тогда он приказал ввести себе противодифтерийную сыворотку. Начался у него страшный зуд, лицо распухло, тело покрылось сыпью, он почувствовал ужасные боли в ногах. Михаил, конечно, не мог этого выносить, попросил ввести ему морфий. После укола стало легче, он заснул, а позже, боясь возвращения зуда, потребовал повторить инъекцию. Вот так это началось…»

Как возникает привычка

Всемирной организацией здравоохранения давно описан сценарий привыкания к морфию. Даже в небольшой терапевтической дозе — 0.02—0.06 г в сутки — морфин погружает новичка в «состояние рая»: оживают фантазии, заостряется восприятие, выполнение нетрудной физической и умственной работы сопровождается иллюзией легкости. По своему желанию наркоманы могут «заказывать» и «менять» содержание своих грез. Впрочем, со временем «контроль» над видениями утраивается, и приступы эйфории уже чередуются с переживанием страшных галлюцинаций.

Привыкание к опиатам приходит сравнительно быстро: буквально через 2—3 приема наступает психическая зависимость: мысли о приеме наркотика принимают навязчивый характер. Так же стремительно развивается физическая привязка — морфий молниеносно встраивается в обменные процессы организма. При этом с каждым последующим уколом для достижения «состояния рая» приходится вводить все большую дозу. К очередному уколу морфиниста подстегивает не только жажда пережить неземные ощущения, но и ужас перед синдромом отмены.
[message type=»info»]Описание приступа мигрени у Понтия Пилата в романе «Мастер и Маргарита» вполне реалистично, ведь от ужасных головных болей страдал и сам Михаил Булгаков. Считается, что он относился к так называемым мигренозным личностям, для которых характерны повышенная возбудимость, обидчивость, совестливость, нетерпимость к ошибкам других.[/message]
Несчастные рабы морфия, пройдя начальную эйфорическую стадию, впадают в необратимое состояние мучительного страха и физических страданий. Малейшая отсрочка очередной инъекции грозит нестерпимыми болями в мышцах, суставах, внутренних органах, кровавым поносом, рвотой, нарушениями дыхания и сердечного ритма, фобиями и страшными видениями…

Они изнурены, неспособны к действиям, их воля полностью парализована, повреждены важнейшие функции мозга. Землистое лицо морфиниста напоминает маску, за которой разыгрывается настоящая трагедия. Обессиленная до предела, измотанная жертва morphini беспомощно присутствует при собственном физическом и психическом уничтожении. Конечно же, не все познавшие морфий 100% становятся его рабами. Но если морфинизм укоренился, его можно устранить лишь ценой огромных усилий.

Ужасная полоса

Михаил Булгаков, как и многие его коллеги того времени, стал заложником расхожего заблуждения, будто доктор в силу своих знаний и опыта не может стать морфинистом. На руку болезни Михаила Афанасьевича сыграла тоскливая жизнь в деревенской глуши. Молодой врач, привыкший к городским развлечениям и удобствам, тяжело переносил вынужденный сельский быт.

Наркотик давал забвение, ощущение творческого подъема, рождал сладкие грёзы. Обычно уколы писателю делала его жена Татьяна. Состояние, в котором пребывал Булгаков после дозы морфия, она описывала как «…очень спокойное. Не то чтобы сонное. Ничего подобного. Он даже писать пробовал в этом состоянии». Биографы утверждают, что именно в дни своей болезни Булгаков начал работать над автобиографическим рассказом «Морфий».

Из дневника доктора Полякова: «Я меряю шагами одинокую пустую большую комнату в моей докторской квартире по диагонали от дверей к окну, от окна к дверям. Сколько таких прогулок я могу сделать? Пятнадцать или шестнадцать — не больше. А затем мне нужно поворачивать и идти в спальню. На марле лежит шприц рядом со склянкой. Я беру его и, небрежно смазав йодом исколотое бедро, всаживаю иголку в кожу. Никакой боли нет. О, наоборот, я предвкушаю эйфорию, которая сейчас возникнет. И она возникает. Я узнаю об этом потому, что звуки гармошки, на которой играет обрадовавшийся весне сторож Влас на крыльце, рваные, хриплые звуки гармошки, глухо летящие ко мне сквозь стекло, становятся ангельскими голосами, а грубые басы в раздувающихся мехах гудят, как небесный хор…»

Поняв, что это серьезно, Булгаков предпринимал попытки перейти на курение папирос с опиумом, пробовал уменьшать дозу — тщетно. Морфий крепко держал его в своих объятиях. По воспоминаниям супруги, он делал инъекции дважды в сутки: в 5 часов дня (после обеда) и в 12 ночи перед сном.

Когда в селе стали догадываться о недуге Михаила Афанасьевича, чете Булгаковых пришлось переехать в Вязьму. С этим городом супруги связывали большие надежды на выздоровление. Однако смена обстановки не помогла. Т. Лаппа вспоминает: «Вязьма — такой захолустный город. Дали нам там комнату. Как только проснулись — «Иди, ищи аптеку».

Я пошла. Нашла аптеку, приношу ему. Кончилось это — опять надо. Очень быстро он его использовал. У него была печать, позволявшая выписывать рецепты. Так всю Вязьму исходила. А он прямо на улице стоит, меня ждет. Он тогда такой страшный был… Вот помните его снимок перед смертью? Вот такое у него лицо было. Такой жалкий, несчастный. И одно меня просил: «Ты только не отдавай меня в больницу». Господи, сколько я его уговаривала, увещевала, развлекала. Хотела все бросить и уехать. Но как посмотрю на него, какой он, как же я его оставлю? Кому он нужен? Да, это ужасная полоса была…»

В Вязьме наркотик был подотчетен. Чтобы добыть несколько граммов опиата, Булгакову приходилось прибегать к всевозможным ухищрениям, выписывать рецепты на разные вымышленные имена, несколько раз он посылал за ним жену в Киев. Если же она отказывалась, приходил в неистовство. Однажды он приставил к ее виску браунинг, в другой раз запустил в жену горячим примусом.

«Я не знала, что делать, — рассказывала Т. Лаппа, — он регулярно требовал морфия. Я плакала, просила его остановиться, но он не обращал на это внимания. Ценой неимоверных усилий я заставила его уехать в Киев, в противном случае, сказала я, мне придется покончить с собой».
[message type=»info»]Среди знаменитостей разных времен и народов наркотическая зависимость была у Байрона и Шелли, сестер Бронте , а Дюма-отец советовал курить опиум, смешанный с гашишем. Из художников наиболее известными морфинистами были Модильяни и Бердслей.[/message]
Из дневника доктора Полякова: «…Нет, я, заболевший этой ужасной болезнью, предупреждаю врачей, чтобы они были жалостливее к своим пациентам. Не «тоскливое состояние», а смерть медленная овладевает морфинистом, лишь только вы на час или два лишите его морфия. Воздух не сытный, его глотать нельзя… В теле нет клеточки, которая бы не жаждала… Чего? Этого нельзя ни определить, ни объяснить. Словом, человека нет. Он выключен. Движется, тоскует, страдает труп. Он ничего не хочет, ни о чем не мыслит, кроме морфия. Морфия! Смерть от жажды райская, блаженная по сравнению с жаждой морфия. Так заживо погребенный, вероятно, ловит последние ничтожные пузырьки воздуха в гробу и раздирает кожу на груди ногтями. Так еретик на костре стонет и шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги… Смерть — сухая, медленная смерть…»

Эффект подмены

Существуют три версии насчет того, как вылечился писатель. Согласно одной из них, по приезду в Киев родственник Булгаковых доктор Вознесенский посоветовал Татьяне вводить мужу в вену дистиллированную воду. Михаил Афанасьевич якобы принял «игру» и постепенно отошел от страшной привычки. Впрочем, наркологи утверждают, что такой сценарий исцеления для морфиниста маловероятен. По другим данным, жена стала уменьшать процент морфия в инъекциях в пользу дистиллированной воды, и постепенно свела его к нулю. Это более правдоподобно.

Сбивчивые воспоминания самой Татьяны Лаппы об этом отрезке времени таковы: «В Киеве сначала я тоже все ходила по аптекам, в одну, в другую, пробовала раз вместо морфия принести дистиллированную воду, так он этот шприц швырнул в меня… Браунинг я у него украла, когда он спал… А потом сказала: «Знаешь что, больше я в аптеку не пойду. Они записали твой адрес».

Это я ему наврала, конечно. А он страшно боялся, что придут и заберут у него печать. Он же тогда не смог, бы практиковать. Он говорит: «Тогда принеси мне опиум». Его тогда без рецепта в аптеке продавали. Он сразу весь пузырек… И потом очень мучился с желудком. И вот так постепенно, постепенно стал отходить от наркотиков. И прошло».

На борьбу с морфием у Булгакова ушло по меньшей мере три года. А одержать в ней победу, по мнению медиков- психотерапевтов помог другой наркотик — творчество.

[message type=»info»]Под конец жизни Михаила Булгакова мучали страхи. «Стоило мне перед сном затушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и оно закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнем». От жутких видений Булгаков пытался лечиться с помощью гипноза[/message]

Случай исцеления Булгакова — уникален,  морфиновая, или опиатная, зависимость — одна из самых тяжелых, ведь привыкание к морфию благодаря мгновенному достижению «состояния рая» происходит чуть ли не после первой дозы.  Случай выздоровления один на десятки тысяч. Но не в ходе курсов лечения, а как спонтанный результат переживания жизненного излома. Например, смерти на руках друга-наркомана или гибели близкого человека, боровшегося за его спасение. Случай Булгакова исключителен тем, что по природе своей он был предрасположен ко всякого рода зависимостям.

Писатель был психастенической, тревожной личностью, склонной к депрессиям, сверх анализу, расстройству сна, ипохондрии, головным болям. Позже он проходил по этому поводу сеансы психотерапии и гипноза. Посмертно ему ставили даже диагноз «малопроградиентная (вялая) форма шизофрении» без галлюцинаций и бреда.

Впрочем, большинство ученых, изучавших биографию и творчество Булгакова с медицинской точки зрения, отбрасывают этот диагноз. Депрессивно-тревожная личность — не более. Именно такие люди чаще всего попадают в зависимость от наркотиков. Поэтому вопрос, как он смог отойти от морфинизма, остается настоящей загадкой.

Очевидно, Булгакову очень помогла жена — его интуитивный психотерапевт. По всей видимости, она действительно делала ему инъекции с дистиллятом и при этом давала пить опиумную настойку. Постепенно с инъекционной зависимости он перешел на более легкий вариант — пероральный. Со временем дозировка уменьшалась и мало-помалу сошла на нет.

Но самое главное — у Булгакова была мотивация. Лишь при ее наличии пациент может выздороветь. Нарциссическая душа писателя требовала творения, представления себя миру. Предъявлять себя в виде наркомана он не мог, наоборот, всячески скрывал эту сторону своей жизни. И тогда ценой невероятных усилий он совершил подмену одного наркотика другим: предпочел морфию творчество.

Уважаемые читатели блога Pererojdenie.info, в чем секрет гениальности Михаила Булгакова? Оставляйте комментарии или отзывы. Кому то это очень пригодиться!