Серьезная болезнь ивана грозного после похода в казань

Болезнь царя. Расхождения с Избранной радой

Эпоха реформ породила особый и притом распространенный тип «воинника – администратора – дипломата». По выражению князя А. Курбского, мужей разумных и совершенных, предобрых и храбрых, «в военных и земских вещах по всему искусных». Блестящие полководцы, «искусные в советах и управлении» князья А. Б. Горбатый-Шуйский, М. И. Воротынский, Д. И. Немой-Оболенский, М. П. Репнин, В. С. Серебряный; опытные администраторы, искусные дипломаты И. П. Федоров, князь Д. И. Курлятев, Д. Р. Романов-Юрьев, В. М. Юрьев и многие другие, кто по заслугам и великим трудам сделали удивительные карьеры на ниве управления. Их происхождение в лучшем случае не поднималось выше весьма скромного дворянского, а в других случаях уходило в «городское всенародство». Все это, так или иначе, приводило их к соперничеству, пускай и приглушенному в первые годы правления Ивана IV, со знатными родами и, в конечном счете, должно было выплеснуться наружу. И это произошло во время неожиданной тяжелой болезни, которая началась у Ивана Грозного после его возвращения в Москву из Казанского похода.

Вот что произошло в роковые дни царской болезни. Летопись сообщает, что «в среду 3 недели поста, марта 11, разболелся царь». В Царственной книге записано: «Грехов ради наших посетил Бог немощью нашего царя, и сбылось на нас Евангельское слово: “убьешь пастыря, разойдутся овцы”». Тут же сказано, что государь, поехав к Троице, велел боярам отправляться в Казанские земли и выделять участки для поместий. Действительно, источники скупы на свидетельства о причинах болезни. Сообщают, что Иван неожиданно заболел сильной горячкой. Лекари заявили, что болезнь царя неизлечима. По старому русскому обычаю тяжело больному царю прямо сказали, что он «труден», и государев дьяк Иван Михайлов «вспомянул государю о духовной». Царь повелел «духовную написать» и в ней завещал царство своему сыну, князю Дмитрию, родившемуся в день взятия Казани и бывшему еще «в пеленицах». Произошла коллизия. Дело в том, что, кроме царевича Дмитрия, в царской семье было еще два князя: родной брат царя Юрий Васильевич, который «умом не вышел», и его двоюродный брат Владимир Андреевич, сын удельного старицкого князя. Но, по московскому порядку, ни Юрий, ни Владимир не могли наследовать царю, так как Москва уже твердо держалась наследования по прямой нисходящей линии.

Государь приказал составить духовное завещание, по которому власть в государстве передавал грудному младенцу, сыну Дмитрию. Тотчас по составлении завещания Иван привел ко кресту «на царевичево княже-Дмитриево имя» бояр своей «ближней думы». На другой день, 12 марта 1553 г. «призвал государь бояр своих всех» и просил их присягнуть своему сыну. Однако из-за тяжелого состояния Ивана церемония присяги проходила не в его покоях, а в «передней избе» дворца. В эту минуту и произошло неожиданное для Грозного осложнение. Бояре при тяжелом больном устроили «брань великую и крик и шум велик». Позицию многих бояр, опасавшихся возврата к боярскому правлению, высказал близкий к царю окольничий Федор Адашев, отец любимца Ивана. Он заявил: «Тебе, государю, и сыну твоему мы усердствуем повиноваться, но не Захарьиным-Юрьевым, которые без сомнения будут властвовать в России именем младенца бессловесного. Вот что страшит нас! Мы уж от бояр до твоего (царя) возрасту беды видели многие», – подчеркнул он при этом. Не спешил присягать младенцу и двоюродный брат Ивана Владимир Андреевич. Он с гневом сказал боярину Воротынскому, укорявшему его в ослушании; «Смеешь ли ты браниться со мною?»: «Смею и драться, – ответил Воротынский, – по долгу усердного слуги моих и твоих государей, Ивана и Дмитрия; не я, но они повелевают тебе исполнить обязанность верного россиянина». То есть бояре, в том числе и члены «Избранной рады», проявляли больше заботы о своем будущем, чем преданности умирающему царю и его семье. Они понимали, что в этом случае управление перейдет в руки родных по матери – Захарьиных-Юрьевых, «а Захарьиным, Данилу с братией, нам не служивати». На стороне бояр, не желавших присягать Дмитрию, оказался и духовник царя Ивана Сильвестр. Он поддерживал дружеские отношения с семьей Старицких. В то время, когда бояре, присягнувшие царевичу Дмитрию, осуждали поведение Владимира Андреевича, священник с жаром стал его защищать. Он говорил боярам, что они «дерзают удалить брата от брата и злословят невинного, желающего лить слезы над болящим».

Дело в том, что в глазах княжеской аристократии Захарьины были людьми «молодыми» и худородными. Их стремление «узурпировать» власть вызвало сильное негодование в Боярской думе. Осуждению подверглись не только Захарьины, но и вся царская семья. Князь С. Ростовский, сторонник двоюродного брата Ивана IV Владимира Старицкого, на тайной встрече с литовским послом, которая состоялась вскоре после выздоровления царя, четко выразил отношение бояр к возможному регентству Захарьиных. Он сказал: «Что их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас (бояр) ими теснит, да и тем нас истеснил, что женился у боярина у своего (Захарьина) дочер взял, понял рабу свою и нам как служити своей сестре?». Знать, пережившая правление Елены Глинской, недвусмысленно заявляла, что не допустит к власти царицу Анастасию Романовну и ее родню.

Когда Грозный встретил неожиданное сопротивление в вопросе о воцарении его сына на престол, то, между прочим, сказал боярам: «Коли вы сыну моему Дмитрию креста не целуете, ино у вас иной государь есть?». Недолго Ивану оставалось ждать ответа на этот вопрос. Тотчас же выяснилось, что другого «государя» бояре действительно наметили. Таким кандидатом являлся князь Владимир Андреевич Старицкий. Если верить летописям, симпатии Старицким выражали многие бояре и даже ближние люди царя. Князь Курлятев, например, уклонился от присяги младенцу, сказавшись больным. Другой ближний боярин, князь Палецкий, поцеловав крест наследнику, тут же уведомил Старицких, что готов им служить. Наставник царя Сильвестр открыто осудил решение Захарьиных не допускать Старицких в царские палаты. «И оттоле бысть вражда межи бояр (Захарьиных) и Селиверстом и его съветники».

Дело клонилось к заговору против наследника и регентов. Однако планы дворцового переворота потерпели неудачу: царь выздоровел, и вопрос о престолонаследии утратил остроту Иван в первые дни выздоровления не показывал своим противникам негодования. Он жаловал боярским чином отца Адашева. Был ласков к князю Владимиру Андреевичу. По словам H. М. Карамзина: «Одним словом, не хотел помнить, что случилось в болезнь его, и казался только признательным к Богу за свое чудесное исцеление». Тогда же царь решил выполнить свой обет, данный во время болезни: посетить вместе с женой и младенцем Дмитрием далекий Кириллов монастырь, расположенный на Белоозере. Дорога предстояла долгая. Советники отговаривали царя от этой поездки. Но он оставался непреклонным. Ранней весной семья государя отправилась в долгий путь. Первой обителью, куда прибыл государь, стал Троице-Сергиев монастырь. Здесь Иван встретился с Максимом Греком (монах, прибывший с Афона), страстно защищавшим православные каноны. Максим не советовал Ивану продолжать поездку, объясняя это тем, что у государя есть много забот в Москве и завоеванной Казани. Но царь стоял на своем. Тогда Максим Грек сказал: «Если не послушаешься меня, по Боге тебе советующего, забудешь кровь мучеников, избитых погаными за христианство, презришь слезы сирот и вдовиц и поедешь с упрямством, то знай, что сын твой умрет на дороге». Иван не послушал монаха и продолжил свой путь. Остановившись в Песношском монастыре (расположен недалеко от г. Дмитрова), царь встретил здесь монаха Васиана Топоркова, любимца Василия III. Грозный обратился к нему с вопросом: «Как я должен царствовать, чтоб вельмож своих держать в послушании?» Васиан прошептал ему на ухо такой ответ: «Если хочешь быть самодержцем, не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех; если так будешь поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в руках своих. Если же будешь иметь при себе людей умнее себя, то по необходимости будешь послушен им». Слова Васиана Иван запомнил на всю оставшуюся жизнь. Сбылись и предсказания Максима Грека. Младенец умер при возвращении в Москву.

Однако это была внешняя сторона деятельности Ивана. Внутри себя царь не мог простить боярам. Летописец записал: «Высть вражда велия государю со князем Владимиром Андреевичем, а в боярах смута и мятеж». По-видимому, эта вражда даже побудила некоторых бояр, которые считали небезопасным оставаться в Москве, бежать в Литву. Летом 1554 г. царю стало известно об этом. Во главе желающих бежать стоял боярин, князь Семен Лобанов-Ростовский, «а с ним в уговоре были братья его и племянники». Следствие выяснило, что мысль о побеге зародилась у князя Семена со времени государевой болезни, что в 1553 г. он вступил в тайные сношения с находившимся тогда в Москве литовским послом и выдал ему некоторые правительственные секреты. Затем он послал в Литву своего холопа, а за ним и сына. Они должны были там подготовить прием беглых из Москвы. Свое решение изменить молодому государю князь Семен объяснял тем, что Захарьины ниже его, как и многих других бояр, рангом. А знатность рода в те времена имела огромное значение. (Пройдет не менее 150 лет, и Петр I сломает эту традицию.)

Между тем, князь Семен отправляется в ссылку на Белоозеро. В конце 1554—начале 1555 года от активного участия в правительственной деятельности отстранены Романовы-Юрьевы. Некоторые близкие к ним лица – Головины, Н. А. Курцев – попали в опалу. Но ни в одном случае не было произведено казней.

Опальные князья и бояре в полной мере сохраняли гражданскую дееспособность.

В период болезни Ивана IV обнажился конфликт и между его советниками, членами «Избранной рады», и семьей, за которой стояли ближние бояре. В истории Московского княжества можно найти много примеров, когда великий князь выступал в качестве «единого центра» среди различных групп бояр. Это мы замечаем и в первые годы самостоятельного царствования Ивана. Но тяжелая болезнь царя всколыхнула родовитое боярство, считавшего унижением служить менее знатному роду. Трудно представить себе, как бы пошло дальнейшее развитие России, уйди Иван в мир иной. Но государь выздоровел. В его памяти сохранились яростные споры бояр во время его болезни. Доверие к ближайшим советникам Сильвестру и Адашеву, поддерживавшим князя Владимира Андреевича, падало. Ивану следовало выбирать между ними и семьей и их сторонниками. Иван стал следовать совету Васиана. Но, как пишет Грозный в письме Андрею Курбскому, сделать это было трудно, поскольку Сильвестр и Адашев не оставили ни одной должности в государстве, которую бы не занимали их ставленники. Например, когда Иван и его ближняя дума осудили Семена Ростовского, то, по словам Грозного, Сильвестр со своими советниками «того собаку начал с большим бережением держать и всячески помогать ему и его семье». Но сразу освободиться от этих советников государь не спешил. По мнению историка С. Ф. Платонова, «он боялся их и их сторонников». По-видимому, только к 1557 г. Грозный более-менее освободился от чувства зависимости в отношении Сильвестра и его «другов и советников». Иван пришел к выводу, что царская власть из-за ограничений со стороны советников и бояр теряет самодержавный характер.

«Сильвестр и Адашев, – жаловался Грозный, – сами государилися, как хотели, а с меня есте государство сняли: словом яз был государь, а делом ничего не владел». Приблизительно в это же время заканчивается работа над внутренними преобразованиями (вроде бы их программа признается исчерпанной). На самом деле, отстраняя от управления своих сподвижников, царь отрекался от продворянских реформ, над осуществлением которых он трудился вместе с Адашевым в течение многих лет. Грозный полностью разошелся с советниками в оценке целей и направления реформ. Разрыв стал неизбежным, когда к внутриполитическим расхождениям добавились разногласия в сфере внешних дел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Следующая глава >