Жизнь болезнь смерть антоний сурожский аудиокнига
Рубрика Правмира – «Чтение на каждый день поста» – это проповеди, слова и главы из книг лучших мыслителей, богословов и проповедников. Аудиобеседы на 10-20 минут, сопровождаемые текстом — можно успеть прослушать даже между делом. Мы отбираем недлинные и глубокие фрагменты, чтобы у каждого была возможность хотя бы 10 минут в день подумать о главном.
У меня отношение к смерти своеобразное, и мне хочется объяснить, почему я к смерти отношусь не только спокойно, но с желанием, с надеждой, с тоской по ней.
Мое первое яркое впечатление о смерти — разговор с моим отцом, который мне как-то сказал: «Ты должен так прожить, чтобы научиться ожидать свою смерть так, как жених ожидает свою невесту: ждать ее, жаждать по ней, ликовать заранее об этой встрече, и встретить ее благоговейно, ласково”. Второе впечатление (конечно, не сразу, а много спустя) — смерть моего отца. Он скончался внезапно.
Я пришел к нему, в бедную комнатушку на верхушке французского дома, где была кровать, стол, табуретка и несколько книг. Я вошел в его комнату, закрыл дверь и стал. И меня обдала такая тишина, такая глубина тишины, что я, помню, воскликнул вслух: «И люди говорят, что существует смерть!.. Какая это ложь!”.
Потому что эта комната была преисполнена жизнью, причем такой полнотой жизни, какой вне ее, на улице, на дворе я никогда не встречал. Вот почему у меня такое отношение к смерти и почему я с такой силой переживаю слова апостола Павла: Для меня жизнь — Христос, смерть —приобретение, потому что пока я живу в плоти, я отделен от Христа…
Но апостол прибавляет дальше слова, которые меня тоже очень поразили. Цитата не точна, но вот что он говорит: он всецело хочет умереть и соединиться со Христом, но прибавляет: «Однако, для вас нужно, чтобы я остался в живых, и я буду продолжать жить”. Это последняя жертва, которую он может принести: все, к чему он стремится, на что он надеется, чего он делает, он готов отложить, потому что он нужен другим.
Андрей Блум (будущий митрополит Антоний Сурожский)
Смерть я видел очень много. Я пятнадцать лет работал врачом, из которых пять лет на войне или во французском Сопротивлении. После этого я сорок шесть лет прожил священником и хоронил постепенно целое поколение нашей ранней эмиграции; так что смерть я видел много. И меня поразило, что русские умирают спокойно; западные люди чаще со страхом. Русские верят в жизнь, уходят в жизнь. И вот это одна из вещей, которые каждый священник и каждый человек должен повторять себе и другим: надо готовиться не к смерти, надо готовиться к вечной жизни.
О смерти мы ничего не знаем. Мы не знаем, чтó происходит с нами в момент умирания, но хотя бы зачаточно знаем, что такое вечная жизнь. Каждый из нас знает на опыте, что бывают какие-то мгновения, когда он живет уже не во времени, а такой полнотой жизни, таким ликованием, которое принадлежит не просто земле. Поэтому первое, чему мы должны учить себя и других, это готовиться не к смерти, а к жизни. А если говорить о смерти, то говорить о ней только как о двери, которая широко распахнется и нам даст войти в вечную жизнь.
Но умирать все-таки не просто. Что бы мы ни думали о смерти, о вечной жизни, мы не знаем ничего о самой смерти, об умирании. Я вам хочу дать один пример моего опыта во время войны.
Я был младшим хирургом в прифронтовом госпитале. У нас умирал молодой солдатик лет двадцати пяти, моих лет. Я пришел к нему вечером, сел рядом и говорю: «Ну, как ты себя чувствуешь?” Он посмотрел на меня и ответил: «Я сегодня ночью умру”. – «А тебе страшно умирать?” — «Умирать не страшно, но мне больно расставаться со всем тем, что я люблю: с молодой женой, с деревней, с родителями; а одно действительно страшно: умереть в одиночестве”. Я говорю: «Ты не умрешь в одиночестве”. — «То есть как?” — «Я с тобой останусь”. — «Вы не можете всю ночь просидеть со мной…” Я ответил: «Конечно, могу!”
Он подумал и сказал: «Если даже вы и просидите со мной, в какой-то момент я этого больше сознавать не буду, и тогда уйду в темноту и умру один”. Я говорю: «Нет, вовсе не так. Я сяду рядом с тобой, и мы будем разговаривать. Ты мне будешь рассказывать все, что захочешь: о деревне, о семье, о детстве, о жене, обо всем, что у тебя в памяти, на душе, что ты любишь. Я тебя буду держать за руку. Постепенно тебе станет утомительно говорить, тогда я стану говорить больше, чем ты. А потом я увижу, что ты начинаешь дремать, и тогда буду говорить тише. Ты закроешь глаза, я перестану говорить, но буду тебя держать за руку, и ты периодически будешь жать мне руку, знать, что я тут. Постепенно твоя рука, хотя будет чувствовать мою руку, больше не сможет ее пожимать, я сам начну жать твою руку. И в какой-то момент тебя среди нас больше не будет, но ты уйдешь не один. Мы весь путь совершим вместе”.
И так час за часом мы провели эту ночь. В какой-то момент он действительно перестал сжимать мою руку, я начал его руку пожимать, чтобы он знал, что я тут. Потом его рука начала холодеть, потом она раскрылась, и его больше с нами не было. И это очень важный момент; очень важно, чтобы человек не был один, когда уходит в вечность.
Митрополит Антоний Сурожский
Но бывает и по-другому. Иногда человек болеет долго, и если он тогда окружен любовью, заботой — умирать легко, хотя больно (я об этом тоже скажу). Но очень страшно, когда человек окружен людьми, которые только и ждут, как бы он умер: мол, пока он болеет, мы пленники его болезни, мы не можем отойти от его койки не можем вернуться к своей жизни, не можем радоваться своим радостям; он, как темная туча, висит над нами; как бы он умер поскорее… И умирающий это чувствует.
Это может длиться месяцами. Родные приходят и холодно спрашивают: «Ну как тебе? ничего? тебе что-нибудь нужно? ничего не нужно? ладно; ты знаешь, у меня свои дела, я еще вернусь к тебе”. И даже если голос не звучит жестоко, человек знает, что его посетили, только потому что надо было посетить, но что его смерти ждут с нетерпением.
А иногда бывает иначе. Человек умирает, умирает долго, но он любим, он дорог; и сам тоже готов пожертвовать счастьем пребывания с любимым человеком, потому что это может дать радость или помощь кому-то другому. Я позволю себе сейчас сказать нечто личное о себе.
Моя мать в течение трех лет умирала от рака; я за ней ходил. Мы были очень близки, дороги друг другу. Но у меня была своя работа, — я был единственным священником лондонского прихода, и кроме того раз в месяц должен был ездить в Париж на собрания Епархиального совета. У меня не было денег позвонить по телефону, поэтому я возвращался, думая: найду я мать живой или нет?.. Она была жива, — какая радость! какая встреча! .. Постепенно она стала угасать. Бывали моменты, когда она позвонит в звонок, я приду, и она мне скажет: «Мне тоскливо без тебя, побудем вместе”.
А бывали моменты, когда мне самому было невмоготу. Я поднимался к ней, оставляя свои дела, и говорил: «Мне больно без тебя”. И она меня утешала о своем умирании и своей смерти. И так постепенно мы вместе уходили в вечность, потому что когда она умерла, она с собой унесла всю мою любовь к ней, все то, что между нами было. А было между нами так много!
Мы прожили почти всю жизнь вместе, только первые годы эмиграции жили врозь, потому что негде было жить вместе. Но потом мы жили вместе, и она меня знала глубоко. И как-то она мне сказала: «Как странно: чем больше я тебя знаю, тем меньше я могла бы о тебе сказать, потому что каждое слово, которое я о тебе сказала бы, надо было бы исправлять какими-нибудь дополнительными чертами”. Да, мы дошли до момента, когда знали друг друга так глубоко, что сказать друг о друге ничего не могли, а приобщиться к жизни, к умиранию и к смерти — могли.
И вот мы должны помнить, что каждый умирающий в таком положении, когда какая бы то ни была черствость, безразличие или желание «наконец бы это кончилось” — невыносимы. Человек это чувствует, знает, и мы должны научиться преодолевать в себе все темные, мрачные, скверные чувства и, забывая о себе, глубоко задумываться, вглядываться, вживаться в другого человека. И тогда смерть делается победой: О смерть, где твое жало?! О смерть, где твоя победа? Воскрес Христос, и мертвецов ни один во гробе…
Я хочу сказать еще нечто о смерти, потому что то, что я уже сказал, очень лично. Смерть нас окружает все время, смерть — это судьба всего человечества. Сейчас идут войны, умирают люди в ужасном страдании, и мы должны научиться быть спокойными по отношению к собственной смерти, потому что мы в ней видим жизнь, зарождающуюся вечную жизнь. Победа над смертью, над страхом смерти заключается в том, чтобы жить глубже и глубже вечностью и других приобщать к этой полноте жизни.
митрополит Сурожский Антоний
Но перед смертью бывают другие моменты. Мы не сразу умираем, не просто телесно вымираем. Бывают очень странные явления. Мне вспоминается одна наша старушка, такая Мария Андреевна, замечательное маленькое существо, которая как-то ко мне пришла и говорит: «Отец Антоний, я не знаю, что с собой делать: я больше спать не могу. В течение всей ночи в моей памяти поднимаются образы моего прошлого, но не светлые, а только темные, дурные, мучающие меня образы. Я обратилась к доктору, просила дать мне какое-нибудь снотворное, но снотворное не снимает это марево. Когда я принимаю снотворное, я больше не в силах как бы отделить от себя эти образы, они делаются бредом, и мне еще хуже. Что мне делать?”
Я ей тогда сказал: «Мария Андреевна, знаете, я в перевоплощение не верю, но верю, что нам дано от Бога пережить нашу жизнь не раз, — не в том смысле, что вы умрете и снова вернетесь к жизни, а в том, чтó сейчас с вами происходит. Когда вы были молоды, вы, в узких пределах своего понимания, порой поступали нехорошо; и словом, и мыслью, и действием порочили себя и других. Потом вы это забыли и в разном возрасте продолжали в меру своего понимания поступать подобно, опять-таки, себя унижать, осквернять, порочить.
Теперь, когда у вас больше нет сил сопротивляться воспоминаниям, они всплывают, и каждый раз, всплывая, как бы говорят вам: Мария Андреевна, теперь что тебе за восемьдесят лет, почти девяносто — если бы ты оказалась в том же положении, которое тебе сейчас вспоминается, когда тебе было двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет, ты поступила бы так, как поступила тогда?..
Если вы можете глубоко вглядеться в то, что было тогда, в свое состояние, в события, в людей и сказать: нет, теперь, со своим опытом жизни, я ни за что не могла бы сказать это убийственное слово, не могла бы так поступить, как я поступила! — если вы можете это сказать всем своим существом: и мыслью, и сердцем, и волей, и плотью своей, — это от вас отойдет. Но будут приходить другие, еще и еще другие образы. И каждый раз, когда будет приходить образ, перед вами Бог будет ставить вопрос: это твой прошлый грех или это все еще твой теперешний грех? Потому что если вы когда-то возненавидели какого-нибудь человека и не простили ему, не примирились с ним, то тогдашний грех — ваша теперешняя греховность; она от вас не отошла и не отойдет, пока вы не покаетесь”.
В этом же роде могу дать и другой пример. Меня вызвала однажды семья одной нашей ветхой старушки, светлой-пресветлой женщины. Она явно должна была умереть в тот же день. Она поисповедалась, и напоследок я ее спросил: «А скажите, Наташа, вы всем и все простили или у вас какая-то заноза еще есть в душе?”. Она ответила: «Всем я простила, кроме своего зятя; ему не прощу никогда!”.
Я сказал на это: «В таком случае я не дам вам разрешительной молитвы и не причащу Святых Таин; вы уйдете на суд Божий и будете отвечать перед Богом за свои слова”. Она говорит: «Ведь я сегодня умру!”. — «Да, вы умрете без разрешительной молитвы и без причащения, если не покаетесь и не примиритесь. Я вернусь через час” — и ушел.
Когда через час я вернулся, она меня встретила сияющим взором и говорит: «Как вы были правы! Я позвонила своему зятю, мы объяснились, примирились, он сейчас едет ко мне, и я надеюсь, до смерти мы друг друга поцелуем, и я войду в вечность примиренная со всеми”.
Источник
Рубрика Правмира – «Чтение на каждый день поста» – это проповеди, слова и главы из книг лучших мыслителей, богословов и проповедников. Аудиобеседы на 10-20 минут, сопровождаемые текстом — можно успеть прослушать даже между делом. Мы отбираем недлинные и глубокие фрагменты, чтобы у каждого была возможность хотя бы 10 минут в день подумать о главном.
Если верно то, что я раньше говорил о Церкви: что она является местом встречи, больше того – местом соединения Бога с человеком и одновременно самым чудом этого соединения, то справедливо сказать, что есть три элемента в жизни верующего и Церкви в целом, которые абсолютно необходимы.
Митрополит Антоний Сурожский
Первое – это, конечно, то действие Божие, которое нас с Ним соединяет. Я не говорю сейчас о Воплощении, а именно о таинствах, о тех действиях Господних, которые совершаются Им – над нами, но не без нас, потому что в таинствах с нашей стороны требуется открытость, вера, жажда встречи с Богом.
С другой стороны, дары Божии нам предлагаются, но мы должны бороться за то, чтобы эти дары не только стали нашим достоянием, но пронизали нас до самых глубин.
И поэтому если мы хотим быть членами Церкви, учениками Христа, друзьями Христа, то вступает в силу момент верности. А это означает постоянный подвиг, постоянную борьбу с самим собой, с грехом, со всеми силами зла, какие только встречаются нам в жизни.
И наконец, на основании этой борьбы и дара Божия в таинствах вырастает встреча совершенно иного рода, постоянная, все углубляющаяся, которая совершается в молитве. И вот о молитве мне хочется кое-что сказать.
Мы часто думаем о молитве в уставных или формальных категориях. Часто, придя на исповедь, люди говорят, что не выполняли своего молитвенного правила или тех или других молитвенных действий. Но молитва не только в этом. Разумеется, и это играет свою роль (и к этому я вернусь), но самая сущность молитвы – это наша устремленность к Богу, устремленность к тому, чтобы встретить Его лицом к лицу. И в конечном итоге молитва – это предстояние перед Богом, которое начинается со слов и вырастает и углубляется до созерцательного молчания.
Я вспоминаю сейчас одного западного подвижника, приходского священника деревушки в центральной Франции. Он часто видел, что в храме сидит старик, – сидит, глядит перед собой и молчит. И как-то священник обратился к нему с вопросом: «Дедушка, что ты часами здесь делаешь? Губами не шевелишь, пальцы твои не бегают по четкам: чем ты занят?» И старик на него посмотрел и тихо ответил: «Я на Него гляжу, Он глядит на меня, и мы так счастливы друг с другом». Это была подлинная встреча в глубинах молчания.
Я вспоминаю другого человека, неизвестного миру, моего духовного отца, архимандрита Афанасия (Нечаева). Перед своей смертью он мне написал: «Я познал тайну созерцательного молчания, теперь я могу умереть» – и через три дня он умер. Самая глубина молитвы заключается в том, чтобы встретить Бога лицом к лицу (я говорю сейчас не о зрении глаз, а о встрече в самых тайниках и глубинах нашей души) и с Ним там пребывать. И конечно, к этому следует стремиться, этому мы должны учиться.
Первое: мы должны учиться молчать. Мы должны научиться стать перед Богом или просто сесть перед лицом Божиим и молчать, дать всем силам воображения, всем мыслям улечься, всем чувствам успокоиться. Я вам могу опять-таки дать пример этого.
Много лет тому назад, как только я стал священником, меня послали в старческий дом. Там, между прочими, жила старушка ста одного года, которая после первого моего там богослужения подошла ко мне и говорит: «Отец Антоний, я от вас хочу совета. Я уже много-много лет постоянно повторяю молитву Иисусову и никогда не ощутила присутствия Божия. Скажите, что мне делать».
Я с готовностью, с радостью ей ответил: «Найдите человека, который опытен в молитве, и он вам все скажет». Она на меня посмотрела и сказала: «Знаете, за долгую свою жизнь я обошла всех людей, которые всё или что-нибудь знают, и ничего путного от них не услышала. Увидев вас, я подумала: он, наверное, ничего не знает, так может быть он случайно что-нибудь – простите за выражение – «ляпнет», что мне на пользу пойдет».
Я подумал, что если уж на то пошло, то могу занять положение валаамовой ослицы. Помните историю, как пророк ехал на не угодное Богу дело, и не видел, как посреди дороги стоит ангел с мечом и не пускает его; а ослица видела, обернулась к Валааму и сказала: если хочешь идти дальше, иди один, я не хочу умереть от меча ангельского…
И вот я решил: хорошо, если ослица могла заговорить, попробую и я, как ослица, что-нибудь сказать. И сказал старушке: «Как вы думаете – когда может Бог успеть что-нибудь вам сказать или проявить Свое присутствие, если вы все время говорите?» – «А что же делать?» – «А вот что сделайте. Завтра утром встанете, уберетесь, уберите свою комнату, затеплите лампаду перед иконами, затем сядьте так, чтобы видеть иконы и лампаду, и открытое окно (дело было летом), и фотографии любимых людей на камине; возьмите спицы и шерсть и вяжите молча перед лицом Божиим, и не смейте ни одной молитвы говорить, сидите смирно и вяжите».
Она на меня посмотрела, я бы сказал, больше с недоверием, чем с надеждой, и ушла. На следующей неделе я должен был там снова служить, и огляделся, надеясь, что ее нет, а то мне от нее достанется. Она была!.. После службы она подошла и говорит: «Отец Антоний, а знаете – получается!»
Я спросил: «Чтó получается?» – «Я сделала то, что вы сказали. Села молча вязать, вокруг было тихо; потом я стала слышать звяканье спиц, и этот звук как бы углубил чувство молчания вокруг меня. И чем больше я ощущала молчание, тем больше ощущала, что оно — не просто отсутствие шума, а что в нем есть нечто иное, что в сердцевине этого молчания какое-то присутствие. И вдруг я почувствовала, что в сердцевине этого молчания – Сам Господь. И тогда я поняла, что могу молиться словами или не молиться – все равно: я с Ним. Он на меня глядит, я гляжу на Него, и так хорошо нам вместе».
Здесь ее опыт совпал с опытом того простого крестьянина из французской деревушки, о котором я говорил ранее. И после этого она знала, что если хочет молиться и почувствовать, сознать присутствие Божие, то ей достаточно самой замолчать до момента, когда она пробьется через тот шум мыслей, беспорядок чувств, который иначе в ней качествовал, – и почувствует, что теперь она может говорить с Богом, потому что она перед Его Лицом. Это очень важный момент, и мы все должны этому учиться. То, что я говорю – не моя выдумка: об этом подробно и очень ярко пишет святитель Феофан Затворник.
Однако мы не можем жить постоянно такой молитвенной жизнью; есть и другие моменты. Мы читаем молитвы, и эти молитвы читать необходимо, потому что мы не можем, при нашем малом духовном опыте, довольствоваться таким созерцательным состоянием. Мы не доходим до него сразу, нам нужна поддержка – и нам даны утренние молитвы, вечерние молитвы, богослужение, акафисты и т.д. Как мы с ними должны поступать?
Мне часто говорят: «Я читаю утренние, вечерние молитвы и не могу отозваться на все, что там сказано». Я всегда указываю говорящему: «Как ты можешь ожидать, что будешь отзываться на все, что там сказано? Ты посмотри: над каждой молитвой стоит имя какого-нибудь святого: Василия Великого, Симеона Метафраста, Иоанна Златоустого и т.д. Неужели ты можешь мечтать о том, чтобы, переходя из молитвы в молитву, пережить, как бы соединиться с опытом всех этих святых, то есть вместить в себя молитвенный опыт пяти или десяти святых, которые написали или составили эти молитвы?»
Я напрасно выразился «написали или составили». Молитвы, которые у нас есть, будь то псалмы, будь то содержание нашего молитвослова, не были «написаны», никто не сидел перед письменным столом и не сочинял молитвы. Это крик души, который вырвался, как кровь льет из раны, в момент либо восторга, либо покаяния, либо отчаяния или боли, либо надежды; все эти чувства святой потом запечатлел на бумаге, чтобы не забыть то, что с ним в какой-то момент случилось.
И если мы хотим молиться молитвами святых, мы должны, во-первых, их читать честно, то есть приступая к молитве, обратиться к святому и сказать ему: «Святой Василий.., святой Иоанн.., святой Симеон..! Я буду употреблять твои молитвы, но я не в состоянии их вместить. Я буду их повторять всей честностью своей, всем своим умом, всем пониманием, а ты возьми их и вознеси с твоей собственной молитвой к престолу Божию!».
Это уже начало нашего общения с данным святым и с тем, что он заложил в свою молитву. А он в эту молитву заложил свое знание о Боге, свое знание о себе самом, свой опыт жизни, свою нужду, – все это он влил в молитву. И когда мы будем читать эту молитву, некоторые ее моменты будут нам понятны и близки, потому что они всечеловечны, а некоторые будут для нас закрыты и непонятны, нам не под силу будет сказать от себя самих некоторые слова, произнесенные святым совершенно правдиво из глубин своего опыта.
Опять-таки, могу вам дать пример. Как-то я, когда был юношей, «насмерть» поссорился с одним своим товарищем. Я пришел к отцу Афанасию, спрашиваю: «Отец Афанасий, что мне делать? Я поссорился с Кириллом и не могу ему простить то, что он мне сделал. Но в молитве Отче наш говорится: “Прости, как я прощаю”. Что мне делать?»
Отец Афанасий на меня спокойно посмотрел и сказал: «Дойдешь до этого места – скажи: “Не прощай меня, потому что я Кириллу простить не могу”…» – «Я не могу этого сказать!» – «Ничего другого сделать нельзя». Я попробовал, дошел до этого места и не мог этих слов произнести. Вернулся к отцу Афанасию.
«Ну, – говорит он, – если ты не можешь честно сказать этих слов, то перескочи через это прошение». Я попробовал: невозможно! Это прошение гранью стоит между моим спасением и моей погибелью. Вернулся снова к отцу Афанасию. Он говорит: «И что, тебе страшно, что ты погибаешь? Тогда вот что попробуй сделать. Скажи: Господи, я очень хотел бы простить Кирилла, да не могу. Можешь ли Ты меня простить постольку, поскольку я хотел бы ему простить?”»
Я попробовал – и это получилось. А потом постепенно, переходя из одного оттенка к другому, я вдруг увидел: какое безумие! Конечно, я могу простить Кириллу! Он передо мной даже и не виноват, мы оба друг перед другом виноваты!.. Я сначала с ним примирился, а потом оказался в состоянии свободно, спокойно говорить эти Божественные слова, решающие нашу судьбу, являющиеся как бы Красным морем, через которое мы должны пройти из рабства в Обетованную землю.
Значит, следует читать молитвы честно, и когда мы не можем чего-то произнести совершенно честно, мы должны Господу сказать: «Я произнесу слова святого, который написал эту молитву, но от себя я не могу их сказать. Помоги мне когда-нибудь дорасти до этой меры!». Но дорасти до этой меры невозможно, если мы будем просто эти молитвы твердить, никогда к ним не возвращаясь.
И надо сделать две очень важные вещи. Во-первых, то, что святой Феофан Затворник нам предписывает: продумывать и прочувствовать каждую молитву не в момент, когда мы совершаем наше молитвословие, а в моменты, когда мы можем сесть спокойно, прочитать эту молитву, вдуматься в нее и ставить перед собой вопрос: вот что такой-то святой знал о Боге, о себе, о жизни; что я знаю об этом?..
И прочувствовать, довести до своего сознания, до своего сердца и как бы до глубин своих воспоминаний, из глубин своего сердца вывести на поверхность все то, что соответствует словам этой молитвы. Так что когда я буду читать ее перед Богом, весь духовный и человеческий опыт, собравшийся во мне, был бы вызван наружу словами этой молитвы. Тогда каждая молитва начнет оживать, делаться моей молитвой; вокруг каждого слова будут кристаллизоваться моменты моего собственного опыта.
И второе мы должны непременно делать. Некоторые молитвы могут служить как бы программой жизни. Например, в вечернем правиле есть двадцать четыре короткие молитовки святого Иоанна Златоустого. Он их предполагал на каждый час дня. Мы их читаем вечером, если можно так выразиться, «оптом».
Но мы можем, например, на каждый день выбрать одну из этих молитв и посвятить ей пусть не целый день, но полдня или несколько часов. «Господи, в покаянии приими мя». Вот, продумай, прочувствуй, что значит покаяние. И когда продумаешь и прочувствуешь, посвяти хотя бы несколько часов этого дня тому, чтобы учиться каяться.
Есть другие молитвы: «Господи, даждь ми слезы, и память смертную, и умиление… Господи, даждь ми целомудрие, послушание и кротость…». Если взять каждое из этих слов и поставить себе правилом: в течение одного дня (большей частью мы на это не способны, но хоть несколько часов или полдня) я против этого грешить не буду, я буду выполнять все, что содержится в этом слове, – то каждая молитва начнет оживать.
И когда я буду становиться на молитву перед Богом, я буду не просто твердить молитвы святых, а буду словами святых возносить Богу свою молитву. И тогда получается то, что один мальчонка как-то сказал своей матери, после того как она его заставила вычитать вечерние молитвы: «Мама, теперь что мы намолитвословили, давай-ка в свое удовольствие помолимся Богу, скажем Ему сами то, что мы о Нем чувствуем или что нам хочется Ему сказать». Вот, с этого бы нам начать.
Аудиофайлы предоставлены «Библиотекой Предание»
Источник